Артур Фредекинд (Кобленц)
Музыка из огня
«Если хочешь жить легко и быть к Небу близко – держи сердце высоко, а голову низко…»
Федор Глинка
Музыка, а особенно настоящая, и особенно в нынешней жизни, сваливается с неба всегда неожиданно. Как бы на голову. Или прямо в сердце…
Поначалу звонок знакомой. «Приходите 26 апреля». День Чернобыля. Есть хасидский миф о маленькой общине в том самом Чернобыле, которая подверглась нападению погромщиков во времена крестьянских войн за землю (так до сих пор крестьяне там земли и не получили!), и была вырезана дотла. Так это называют. Хасиды прокляли то место, и вот через много лет, именно на том же самом берегу Припяти, случилась мировая беда, раны которой еще далеко не зарубцевались.
Что ж, в этот день стоит пойти и, может быть, услышать нечто настоящее, чтобы думы о человеческих свершениях, которые почему-то столь часто приносят не радость, а скорбь, чтобы думы те стали светлее…
Потом католическая церковь. Маленькое объявление: «Sholem Lid“, еврейское трио из Москвы, песни на ладино, иврите, идиш, русском… Все очень неброское, музыкант со скрипочкой нарисован в манере Анненкова, тогдашнего, когда он иллюстрировал поэму А.Блока «Двенадцать»… Куда шествует этот худенький еврей, в кепочке, где его местечко-штетл? Нет его. Огромный мир еврейских штетлов, мир тогдашней Восточной Европы полностью уничтожен. Что же пытается сделать трио из Москвы? Вспомнить? Поверить и продолжить род…
Привычный, немецкий бездомный на лавочке, перед входом в церковь, привычный вопрос: «Не поможете немножко деньгами?» Типичный ответ: «Мне очень жаль, но…» Затем зал церкви, публики немного (это ведь настоящая музыка, для нее нет рекламы, билетов, мененджеров и прочей мишуры «где миллион меняют по рублю»).
Три тихие женщины. Очень разные, но одновременно чем-то похожие друг на друга, как сестры.
Елена Шамис – чернобровая еврейка, в ее черных глазах тоска Суламифи, а корона черных волос сразу уносит дух на улицу Бен-Йегуда в Иерусалиме, где когда-то тот странный учитель иврита потребовал от жены говорить только на языке Торы, а пока она не выучит «лошен койдеш», то и жить он с нею не будет… По словам Елены Шамис, она ищет в музыке гармонию мира. Подчеркну уж от себя – найти эту самую гармонию в современном бурлящем мире довольно сложно. Но когда было легко? И кто сказал, что должно быть легко?
Яна Токарева – светлокожая ашкеназка, со славянскими чертами лица, с нехрупкой фигурой, однако она часто поэтически закрывает глаза, ее голос дрожит, даже когда она рассказывает о смысле песни по-английски, она как бы уходит туда в песню, в музыку, в жизнь тех евреев, ей как бы хочется посидеть, подумать, закрыв глаза и таки увидеть тот старый мир. Жестикуляцией рук она словно пытается его восстановить, воссоздать, нарисовать хотя бы в воздухе…
Ольга Ксендзовская – сама фамилия её сразу указывает на некую маленькую «пани», с очень интеллигентными движениями, быструю, импульсивную, с какой-то нервной, как сказали бы тогда, «опасной примесью». С запахом местечка. С акцентом местечка, который старались скрывать. С «жаргоном» местечка, который проклял когда-то Нахман Бялик, но на котором говорил, да и писал он сам…
Выступление началось неожиданно. Женщины вдруг просто тихо запели. В разных частях зала. И музыка их голосов переливалась настолько точно, эмоционально и умно – что почти видна была воочию. Как бы дух музыки закружился и заклубился в зале.
Так возникло трио «Sholem Lid» в жизни Кобленца. Так возникла музыка со словами и без слов.
Пели они на идиш, ладино, иврите, русском, украинском, македонском языках… Пели искренне и хорошо. Пели очень просто, ибо инструментов у женщин не было – только пару раз звучала гитара, да специальные металлические тарелки… Кастаньеты.
Это были еврейские народные песни. Религиозные и светские. Нигуним и любовные письма.
Гимны нигуним всегда несколько печальны, особенно хасидские, когда они призывают прийти Машиаха! Ах, как призывают, а Он все не приходит и не приходит…
Открывался целый мир еврейской жизни. Тонны газет, километры лекций, трактатов и рассуждений не способны сделать того, что сделало это трио за час. Перевернуло сознание сидящих в зале людей. Они вдруг поняли смысл молитв, которые иногда слышат в синагоге. Они вдруг поняли переживания эмигранта, который не нашел работы и живет вдали от любимой. Переживания любимой, которая осталась одна в Европе, скорее всего в нищей Галиции, и ждет не дождется милого. И ведь не дождется…
Милые женщины открыли слушателям тонкий и гордый язык ладино, сердечные песни испаноязычных евреев, их любовь к Небу.
Зал замирал, когда раздавались голоса «сестер» (назову уж их так, ибо казалось что именно сестры пришли из мира штетлов напомнить нам о том, о чем мы забыли), а по окончании песни звенел от шквала аплодисментов.
Большинство в зале были евреи, приехавшие в Германию из бывшего СССР. Некоторые из них поди и родились в тех штетлах (или как говорили там на славянский манер – в местечках), и уж когда по штетлам вначале пронесся вихрь гражданской войны (которую породила страшная Первая мировая), а затем ударила коллективизация, кооперация и прочие «акции», стали покидать родные места, стремясь в ту же Москву или еще подальше. После Второй мировой многие посещали «районные центры», пытаясь отыскать хоть какие-то следы своих родных. В лучшем случае на местах расстрелов стояли каменные плиты с надписями «мирным советским гражданам». В худшем случае – жужжала мухами свалка мусора. В обычном случае – всегда находилась бабушка-украинка, которая вела на место расстрела и рассказывала как прятали детей, как крестили их, и как многие из них потом исчезали из села… Не оставив ни адресов, ни следов на пыльной дороге, ведущей в никуда.
Попытка возродить еврейскую жизнь в тех местах, после краха СССР, прямо скажем – не удалась. Хотя памятники убитым (за счет Израиля или Германии), уже с надписью «евреям», и с магендовидами – поставили. Хотя даже кое-где отремонтировали синагоги, и хасиды всего мира съезжаются к могилам цадиков, чтобы молиться там на Йом-Кипур или Рош ха-Шана. Но большинство евреев уехало. А те, которые остались, слишком часто подумывают об отъезде и практически живут на чемоданах.
Даже в европейской Польше, где с любовью восстановлен Казимеж и другие еврейские районы в городах и городках, даже там, где прогуливаются многие израильтяне, получают польские паспорта, открывают бизнес, молятся в синагогах, даже там, нет-нет да и можно увидеть нарисованный на стене повешенный на виселице магендовид или услышать по радио «Мария» о «религии Холокоста», или о «еврейских банкирах», или о «безжалостной израильской военщине». Еврейская жизнь Европы ушла в музеи, в памятники, и прямо скажем – старается найти себя в новых, мраморных синагогах, но пока не слишком удачно. Каждый раз ошеломленно натыкаясь на неспокойные души тех, депортированных, или бежавших отсюда, аидов.
Певицы из Москвы дают еврейской жизни самое главное, то без чего мы остаемся лишь прагматиками и соискателями всевозможного «успеха» (успеть, увидеть, надкусить, попробовать, схватить, захватить, победить, не остаться лузерами!), а счастья не находим, да и душу теряем… Ту самую «нешумэ» о которой пели матери, качая деревянные колыбельки, или клейзмеры, возвращаясь с еврейской свадьбы, на скрипучих телегах…
Трио дарит нам возможность вспомнить. Наших предков. Наших братьев в Израиле. А значит, и нас самих, которые могут таки «держать сердце высоко, а голову низко…»